Нам говорят что попало и считают, что мы должны всё это понимать. Над нами издеваются.

Говорят, что получим мы всё, что надо. Рано или поздно. Т.е. после нашей, может, чрезвычайной гибели.

Что сделают они для нас всё, возможное и невозможное. И мы тоже должны, как возможное, так невозможное. Как будто невозможное возможно сделать.

Ругаются везде. Со всех высоких пюпитров, со всех вещательных средств.

Нам ругаться нельзя. Нас заражают, потом говорят, что это нелегитимно. И приводят нас к искусственным правилам языка, установленным совершенно недопустимыми субъектами, во времена, которых, может быть, вообще не было. Так всё напридумано.

И во всём этом мы должны разбираться сами, потому что нам как бы предоставлены все условия. Нам предоставлена информация в чрезвычайном размере и мы должны в ней копаться. Её до бесконечности и больше и мы должны делать возможное и невозможное, чтобы рано или поздно, разобравшись с ней, рано, или скорей поздно, что-то понять, и понять, может быть, как это делать надо было, когда ещё поздно не было.

А главное, не дают выражаться. Выражать себя. Вбив в нас новообразования всякого рода от генетического до словоформ, остатки культуры разных культур. А затем выражаться не дают, начинают всё запрещать. А без выражения человек не живёт, переполняется негодным, в нём переваренным уже, и не допуская нам исходить из себя, лишают главного. Свободы. Самовыражения. И нам остаётся вымирать.